Читать онлайн книгу "Вера в прозе и стихах"
Вера в прозе и стихах
Руслан Болеславович Гулькович
«Благословение» им. Сергия Радонежского
Герои этой книги – не вымышленные персонажи, а реальные люди, которые жили в трудное, страшное время революционных волнений и гражданской войны.
Сборник прозы, удачно дополненный стихами, основан на автобиографических данных и рассекреченных материалах, обогащен простыми художественными красками и в полной мере раскрывает глубину русской души. Перед нами разворачивается картина тяжелейшего выбора, который необходимо сделать каждому участнику описанных событий. И только вера в Бога, которая всегда является стержнем духовности и внутренней силы человека, позволяет героям сохранить надежду на будущее России, твердо сделав последний шаг в вечность.
Книга повествует именно о таких людях – с несгибаемым характером, истинной верой в душе и полным любви к отчизне сердцем.
Руслан Гулькович
Вера в прозе и стихах
Серия
Благословение
им. Сергия Радонежского
Составитель серии Кристина Бикташева
© Р. Б. Гулькович, 2021
© Интернациональный Союз писателей, 2021
Об авторе
Руслан Болеславович Гулькович родился 3 марта 1972 года в г. Кишинёве (Молдавская ССР), где окончил общеобразовательную школу. Профессионально занимался спортом, выступал за юношескую сборную Молдавии по гандболу.
В армию был призван в 1990 году, срочную службу проходил в специальном подразделении пограничных войск КГБ СССР. В 1994-м переехал на постоянное место жительства в Ярославскую область.
В том же году поступил на службу в МВД РФ.
До 2009 года служил в подразделении по борьбе с организованной преступностью УВД Ярославской области. Неоднократно участвовал в контртеррористической операции на Северном Кавказе. Отмечен многими ведомственными наградами.
С декабря 2009 года по настоящее время служит в одном из оперативных подразделений УФСИН России по Ярославской области в звании подполковника внутренней службы.
Вместо эпиграфа
Дорога к Богу
Мы все всегда приходим к Богу,
О многом просим, плачем, ждем.
Порой забыв про ту дорогу,
С которой так и не сойдем.
А в той дороге нету покаянья,
И просто так с нее уж не сойти.
Нам посылают мерою страданья,
Чтоб в храм Господень чистыми войти!
Господь простит, он милосердный,
Но и спросить готов он с нас
За жизнь без веры и надежды,
За грех, порою каждый час.
Для нас не будет оправданьем
Жестокой жизни суета!
Он примет нас лишь с покаяньем,
Когда найдем в себе Христа.
Жизнь – как ветер…
Жизнь пройдет, как миллионы мгновений,
Пронесется, как сотни ветров,
Растворится, как тьма сновидений
Из коротких, но красочных снов.
Будут встречи порой мимолетны,
Будут речи во славу идей,
Жизнь проверит, на что мы способны,
Растопив воск для наших свечей.
Мы однажды устанем от гонки,
Но покой будет страшен во тьме,
У Харона смурно?го мы в лодке
Понесемся навстречу судьбе.
Всё, чем жили, останется в прошлом,
Что любили, запомнит душа…
В другом мире (уж если возможно)
Мне хотелось бы жить не спеша.
Исповедь жизнью
рассказ
В Спасо-Преображенском соборе собралось множество людей. Божественная литургия подходила к концу.
Приятное тепло и свет от церковных свечей дарили спокойствие и благодать. Все прихожане знали, что сегодня, 24 октября 1933 года, последний раз служит митрополит Серафим. От этого у многих на сердце лежала грусть, которая не скрывалась и была видна в глазах людей. Всем было понятно, что батюшка Серафим (а именно так называли его прихожане) уже достиг почтенного возраста и проводить службы для него становилось очень трудно.
По окончании литургии митрополит вышел к прихожанам, как делал это всегда, и стал говорить:
– Дорогие мои! Сердечные и хорошие мои! Много лет я служил и жил вместе с вами. Через меня Господь помогал вам преодолеть невзгоды и трудности. Через меня Господь дарил вам веру и духовный свет, который она несет. Но вот пришло время, и мне становится непосильно смотреть за этим прекрасным домом нашего Господа… Поэтому я ухожу на покой, однако буду помогать советами и постараюсь написать кое-какие труды. Я буду молиться за вас. Я буду молиться за нашу Россию! Я верю, Господь образумит тех, кто поддался мракобесию и в 1917-м окунул нашу матушку Русь в реку крови и испытаний. Вместо меня здесь остается отец Алексий, и вы можете обращаться к нему со всеми вопросами и проблемами. Да хранит вас Господь! – закончил владыка Серафим и осенил крестом собравшихся в храме прихожан.
Слушавшие его люди крестились и кланялись ему в пояс. После этого прихожане стали подходить к митрополиту, повторяя: «Спасибо. Да хранит вас Господь!»
Кого – то он успевал погладить по голове и благословить.
Через два часа он сидел на скамье у собора и разговаривал с двумя священнослужителями.
– Владыка Серафим, сказали, что вы решили в Москву поехать?
– Да, поеду… погляжу, как там оно, в Москве. Только не решил еще, когда.
– Переживаем мы за вас, здоровье-то после двух арестов слабое. А вдруг вздумают опять вас по темницам прятать да мучить?!
– Что уж тут поделаешь?.. Наслаждаются они своей властью, только каждый перед Господом стоять будет и за дела свои земные отвечать. А их я не боюсь: слава Господу, мне уже семьдесят восемь, а ежели Господь даст, и еще поживем!
– Владыка… может, не стоит ругать их в открытую?.. Пусть забудут о вас…
– Их власть не от Бога, а от антихриста. А я всю жизнь со злом борюсь и им в лицо говорю, что ногами в кровь помазанника Божьего они встали, и не дело нам, слугам Господа нашего, подстраиваться под них! Я не могу смотреть спокойно, как они из храмов склады да лавки делают. Как они в репрессиях братьев наших уничтожают и люд мирской лишениям подвергают…
– Ох, владыка, за правду вашу они и лютуют, не нравится она им! Очень Господа просим, чтоб даровал вам еще многие лета… Они правды вашей боятся, а народ правду вашу ждет и верит, что Господь поможет!
– Спаси и сохрани, Господи! – ответил митрополит и перекрестился. Опираясь на трость, он поднялся и продолжил: – Пойдем до дому, а то заждались меня, поди!
И они втроем неторопливо пошли в сторону аллеи, за которой проходила узкая улочка, – по ней можно было выйти к домам старинной постройки, где и проживали эти духовные лица.
Любой художник, увидев такую картину, пожелал бы ее написать. Три священнослужителя в подобающем облачении вышли на аллею, где перед ними лежал красочный многоцветный ковер из опавших листьев, а легкий ветерок заставлял деревья изредка осыпать идущих зеленовато-желтой и желто-красной листвой. Осень в том октябре была мягкой и слегка прохладной.
Прошло три недели.
Владыка Серафим сидел за столом у окна и делал кое-какие наброски для своей книги. В комнату вошла келейница Дарья и спросила:
– Батюшка, может, чаю попьете? А то ведь с утра ничего не ели…
– Да, Дашенька, теперь, пожалуй, выпью! И к чайку чего-нибудь! – митрополит отложил перо и, улыбнувшись, потянулся.
– Вот и хорошо! Я сейчас, мигом! – и Дарья скрылась за дверью.
Когда через десять минут она вернулась, владыка сосредоточенно что-то писал. Келейница аккуратно поставила на край стола чай в красивом подстаканнике и небольшую тарелку с бутербродами. Владыка Серафим молча продолжал писать.
Дарья стояла и смотрела, а потом с досадой сказала:
– Батюшка, я на вас обижусь! Так же нельзя… Я не дам вам писать, пока вы чаю не выпьете и хлебушка с маслом не съедите!
– Ну всё, всё, моя хорошая, не сердись! – улыбнулся митрополит и, отложив перо, взял бутерброд. Только сейчас он почувствовал, что действительно проголодался.
Даша, довольная тем, что добилась своего, улыбнулась и вышла из комнаты.
Закончив скромную трапезу, митрополит почувствовал, что усталость берет свое и желание писать или о чем-то думать пропадает. «Стоило только поесть – и никакой работы! Вот почему люди умственного труда творят на голодный желудок или пьют пустой чай», – подумал он и пересел в кресло.
Почти задремав, услышал шум и голоса в коридоре. Открылась дверь в комнату, и заглянула Дарья. Увидев, что владыка Серафим не спит, сказала:
– Отец Алексий пришел, батюшка.
– Так чего он там ждет?.. Пусть проходит! Уж заждался я его, – сказал митрополит и встал, чтобы встретить гостя.
Тепло поприветствовав друг друга, служители церкви прошли в комнату. Усадив гостя на стул у небольшого обеденного стола, митрополит сел напротив.
– Сейчас нам Дашенька чайку принесет, а ты пока расскажи, как там дела?.. Как службы?.. Много ли людей ходят?.. А то, почитай, ты у меня пять дней не был!
– Службы идут. Людей не много, но ходят, – отец Алексий потупил голову. – Я к вам с нерадостной вестью, владыка…
– А что случилось?.. Я их пока не браню, живу смирно и на улицу-то редко выхожу. Всё больше Даша да Прасковья до лавки или булочной сходят.
– Отца Иннокентия арестовали!
– Ка-а-ак?! – воскликнул пораженный митрополит. – За что?! Вот безбожники! А этот-то святой человек что им сделал?..
– Кто – то донес, якобы он высказывался на проповеди против советской власти. Я уж не знаю, что он там говорил, но забрали его вчера прямо из дома!
– Вот ироды! – простонал владыка. – Что предпринимаете?
– Сейчас готовим прошения. Отец Сергий сказал, надобно общее письмо писать. Но я к вам пришел, чтобы передать: временный патриарший Синод собирался, и все как один просят вас поберечь себя и уехать в Москву. В собор приходили люди из НКВД и интересовались вами.
– Вы же знаете, что я их не боюсь. Я, безусловно, благодарен всем нашим за заботу, но считаю, что мне необходимо самому написать требование к властям об освобождении всех наших братьев и сестер!
– Владыка Серафим, прошу вас, – умоляюще произнес отец Алексий, – послушайте нас! Мы сами всё сделаем и никого не бросим. Даст Господь, мы всё преодолеем… Важно вас поберечь! За ваше здоровье все тревожатся, вы много значите для нас всех…
– Значит, вы считаете, что необходимо ехать в Москву?! – призадумался митрополит.
– Да, владыка, надо!
– Что ж, я поеду… но хочу первым подписать письмо с требованием отпустить отца Иннокентия. И прошу вас, милейший мой брат, передать всем: я считаю, что письмо должно подписать только мне, дабы избежать гонений на духовенство!
– Хорошо, владыка! – поспешно согласился гость. – Я все передам, обязательно. Мы проводим вас и просим беречь себя! Я там Даше передал кое-какие продукты, и чернила принес, чтобы вы могли писать. А еще достал вам хорошие кисти для ваших картин и икон!
– Господи, помилуй! – митрополит размашисто перекрестился. – Спасибо вам, а за чернила и кисти так отдельный поклон. Знаете, так хочется писать, чтобы оставить на бумаге и в музыке мысли и характер нашего трудного времени… и всю нашу жизнь… Да хранит вас Господь!
– Конечно, владыка, вы должны писать! Ваши рукописи останутся в поколениях, и потомки будут знать о нашем времени и о том, как мы сохраняли веру и несли ее людям!
– Вы и вправду так считаете?
– Конечно, – с искренней убежденностью произнес отец Алексий. – Вы даже не представляете, насколько важны ваши мысли, ваше мнение о происходящем в стране и в мире!
– Спасибо вам на добром слове… Буду трудиться!
Они еще поговорили минут двадцать, и отец Алексий ушел.
А владыка Серафим сел в кресло и стал сосредоточенно размышлять.
Он понимал, что гонения на духовенство вселяют в души людей сомнения и страх, поэтому иные прихожане уже боятся ходить в храмы, а многие служители Церкви находятся в тюрьмах и ссылках, подвергаясь избиениям и пыткам.
Власть не обращала внимания на просьбы епархии, и кровавая машина репрессий раскручивалась все сильней и сильней, ломая и уничтожая жизни тысяч людей. Обдумывая это, митрополит всю ночь составлял письмо, в котором одновременно и просил, и требовал прекратить преследовать духовенство.
Лишь к четырем часам утра он закончил работу над письмом и прилег отдохнуть.
Утром вторая келейница Прасковья не стала будить владыку, давая возможность поспать подольше. Он проснулся ближе к десяти часам. Настроение было приподнятым от чувства удовлетворения работой.
Еще раз прочитав письмо, владыка Серафим остался доволен. Уже чуть позже, умывшись и одевшись, прокручивая в голове написанные им строки, он вдруг подумал: «Не резковато ли?.. Может, эти два слова заменить?» Митрополит не хотел, чтоб письмо вызвало ненужную агрессию в отношении временного патриаршего Синода, а потому раз за разом вспоминал каждую строчку.
– Владыка, идите завтракать! – позвала Прасковья.
– Иду, иду, моя милая! Заспался я сегодня, скоро уж обедать надобно! И вот что, моя хорошая… ты меня зови батюшкой. А иначе я на тебя обижусь, дочка! Мы ведь уже говорили об этом.
– Хорошо, хорошо, батюшка. Не сердитесь. А то, что поспали подольше, так вы же под утро только легли. Я уж хотела вас отругать! Нельзя же так в вашем-то возрасте…
– Не бранись, моя хорошая, – ласково сказал митрополит. – Дело уж больно важное, вот и надобно было закончить! Ну, давай, теперь и закусить не худо.
Когда после завтрака келейница стала собирать со стола посуду, в дверь постучали.
– Прасковья, открой! Кто-то из прихожан, видимо, – сказал владыка Серафим, направляясь в свою комнату.
Через мгновение Прасковья крикнула:
– Батюшка, это к вам!
Задержав шаг, он повернулся и увидел троих мужчин в военной форме.
– Здравствуйте, господа! Чем обязан? – спросил владыка, стараясь не показать волнения.
Когда он видел людей в такой форме, в памяти сами собой всплывали картины первого его ареста, и внутри чувствовался холод тюремной камеры. Эту одежду митрополит знал хорошо – синие фуражки, серые шинели… Один из военных был в кожаном плаще. Многие цепенели от ужаса, видя одетых таким образом людей, и добра от них точно не ждали.
Военные прошли, не раздеваясь, и встали грязными сапогами на ковер.
– Чичагов Леонид Михайлович? – спросил тот, что был в кожанке.
– Да, это я! – Митрополит посмотрел ему прямо в глаза.
– Я майор Константинов! Мы из…
Он не успел договорить, так как владыка Серафим его перебил:
– Я понимаю, откуда. У вас такая солидная организация, что трудно сейчас найти человека, который не понял бы, кто вы.
– Вот и хорошо, – усмехнулся майор. – Это избавит меня от излишних объяснений.
– Да что вы, я давно привык к тому, что люди из НКВД вообще избегают что-либо объяснять… Так что говорите: что вам нужно?.. Если мне необходимо идти с вами, то я должен одеться!
– Одеться вы успеете, а пока мне необходимо задать вам кое-какие вопросы. Давайте пройдем в комнату, – строго сказал Константинов и показал рукой, чтобы двое сопровождавших его сотрудников следовали за ним.
Владыка Серафим прошел в комнату и встал у старинного комода. Незваные гости не отставали. Константинов вальяжно развалился в кресле, а двое его подчиненных встали у дверей.
– Вы не возражаете, если я сяду? – спросил митрополит.
– Так вы уже и стоять не можете? А всё агитируете против Советской власти! – со злостью произнес Константинов.
– Нет, что вы… Постоять я могу, просто считаю, что это очень некрасиво, когда седой, умудренный жизнью старик будет стоять, а такие сильные молодые мужчины станут сидя задавать ему вопросы, – с этими словами митрополит сел на стул.
– А, так вы стараетесь указать нам на наше бескультурье?! – сделал заключение майор и, повернув голову в сторону своих сотрудников, усмехнулся: – А слышали, орлы, как он нас обозвал некультурными?..
– Разрешите, товарищ майор, я ему культуру покажу? – громко отозвался один из подчиненных.
– Подожди, Стрельников, еще успеешь… а то зубы выбьешь, он и сказать не сможет, как они антисоветскую пропаганду вели! – оскалился в улыбке Константинов и, повернувшись лицом к митрополиту, продолжил: – Советую вам, Леонид Михайлович, вспомнить, о чем вы разговаривали с вашим знакомым… как у вас там принято называть?.. отцом Иннокентием.
– Простите, могу я узнать ваше имя-отчество? – спокойно спросил владыка Серафим.
– Антон Иванович!
– Так вот, Антон Иванович… Могу вам сказать, что с отцом Иннокентием мы никогда и ни в коем разе не обсуждали советскую власть. Мы разбирали только некоторые вопросы, касающиеся церкви и помощи прихожанам.
– Вы хотите, чтоб я в это поверил? – ухмыльнулся майор.
– Поверите вы или нет, это ваше дело. Я знаю одно… что говорю вам правду!
– Хорошо, допустим. А не высказывался ли этот отец Иннокентий против Советской власти?.. И не хотел ли, чтоб вы спрятали кое-какие вещи у себя?
– Что вы! – стараясь сохранять хладнокровие, произнес владыка. – Отец Иннокентий в высшей степени порядочный человек и никогда бы не стал втягивать меня в опасные или сомнительные дела. Я очень бы вас просил разобраться во всем и отпустить его. Прошу, поверьте, он стал жертвой наветов!
– Наветов, говорите?! – Константинов поднялся с кресла. – Он уже сам готов во всем сознаться и рассказать обо всех, кто ему помогал! – зашагал по комнате майор.
– Простите, – твердо сказал митрополит, – но я даже не понимаю, в чем может признаться ни в чем не повинный человек!
– Так… Я понял, вы не хотите сами признаваться и помочь нам выявить врагов народа!
– Поймите, Антон Иванович, я ничем помочь не могу! А признаваться мне не в чем.
– Что ж, приступайте! – резко сказал майор, повернувшись к своим спутникам. Затем он подошел к митрополиту и продолжил: – Мы сейчас поищем, не у вас ли, случаем, находятся кое-какие вещи отца Иннокентия?
– Только попросил бы вас быть аккуратнее! – негромко ответил владыка Серафим.
Но его уже никто не слушал. Из комода и шкафа вещи бросались на пол. Константинов подошел к секретеру, на котором рядом с чернильницей лежало письмо, составленное ночью. Майор взял его в руки и пробежал глазами текст.
– Очень интересное письмецо! Не так ли, святой отец? – последние слова Константинов произнес, с издевкой глядя на митрополита.
– Я рад, что оно вас заинтересовало, вот бы к нему еще и прислушались, – спокойно ответил владыка.
– Только вот чего-то не хватает на этом листе! Как думаете, дедуля, чего не хватает?! – спросил Константинов, показывая листок в вытянутой руке.
– Вы думаете, я что-то пропустил? – серьезно произнес митрополит.
– Думаю, да! А вам не кажется, что вы многого требуете от ЦК?! Не просите, не умоляете, склонив голову, а требуете! Ничего не сделав для народа, вы еще осмеливаетесь что-то требовать?!
– Это вы считаете, что я ничего не сделал для народа, а рассудит нас только Господь! Я помогаю людям сохранить веру, а это главное.
– Да кому она нужна, ваша вера?! Неужели вы сами верите в эту ерунду?! Бога нет! Он просто придуман! «Господь рассудит»?.. Ну вы и рассмешили!
– Это вовсе не смешно. У каждого в жизни – слышите, у каждого! – наступает момент, когда человек начинает искать Господа. Человеку необходима вера, без веры человек пуст!
– Товарищ майор, нет ничего! – вмешался в разговор один из сотрудников.
– Хорошо, я понял. Ждите. А вы, гражданин Чичагов, так и не ответили: чего не хватает на этой бумаге?
– Я думаю, там всё в порядке, – устало произнес владыка Серафим.
– Ну как же?.. Подписи вашей нет и числа. Надо бы подписать, а то непонятно, кто сочинял. Или, может, вы боитесь?
– Вы же, если вам надо, можете почерк сравнить с моими записями… но я не отрицаю, что писал это письмо. Дайте мне перо и чернила. Я прошу и ходатайствую за отца Иннокентия, который подвергается в ваших застенках пыткам.
– Вы не просите! Вы требуете отпустить, а требование – это почти угроза! Что ж, возьмите! – Константинов бросил на стол письмо.
Митрополит сел за стол, подвинул ближе чернильницу, пробежал еще раз бумагу глазами и спокойно подписал ее. Константинов быстро взял листок, посмотрел на подпись и дату и сделал заключение:
– Вы так спокойно, Леонид Михайлович, подписали себе третий арест! В вашем-то возрасте, я думаю, последний. Сегодня мы вас забирать не будем, но думаю, что руководство решит вашу судьбу в ближайшее время!
– Как вам будет угодно… – владыка пересел на старый диван, посмотрел на майора и продолжил: – Если уж забирать не будете, то я хотел бы прилечь, а то что-то уморился. Возраст, как вы изволили упомянуть…
– Всё, что надо, у нас уже есть. Уходим! – резко сказал Константинов.
– Прасковья! – позвал митрополит, когда дверь захлопнулась.
– Я здесь, батюшка! Вам плохо?! – волновалась келейница, помогая ему прилечь.
– Что-то в глазах потемнело… и сердчишко давит, – тихо проговорил владыка Серафим.
– Потерпите, батюшка, я сейчас! – Прасковья побежала на кухню, откуда принесла два пузырька с микстурами и бумажные пакетики с лекарствами. Она высыпала из одного пакетика порошок в стакан с водой и размешала. – Батюшка, вот… выпейте, – помогая ему привстать, Прасковья подала митрополиту стакан. Затем взяла небольшую рюмочку из буфета и налила микстуру. – Так… и вот это надо, батюшка!
– Ох, что-то я устал, Прасковьюшка… – владыка выпил лекарство и утомленно опустился на подушку.
– Да вот всё эти ироды! Мучают вас… Совести у них нет.
– Не ругайся, моя хорошая. Даст Господь, все уладится. Ты сходи до отца Сергия, сообщи: мол, приходили… а я подремлю покуда.
– Хорошо, батюшка, – закивала Прасковья, – я схожу, а вы обязательно поспите.
После приема лекарств митрополиту стало легче, но внезапная усталость постепенно окутывала его дремотой. Проваливаясь в спокойный, такой нужный сон, он успел подумать: «Надо подсказать Алексию, что хватит моего прошения, а им писать не надо… А то еще, не дай Господь, всех арестуют и в темницу бросят…»
Владыка Серафим проснулся только вечером, услышав, как на кухне кто-то разговаривает. Он не торопясь встал и, открыв дверь, прошел на кухню.
– Ой, батюшка, вы проснулись?.. А мы с отцом Сергием чаевничаем, – вскочила из-за стола Прасковья.
– А я что-то как лег, так и проспал до сумерек… Который час уже? – спросил митрополит. Подошел и обнялся с отцом Сергием, продолжив: – Давно ли чай пьете?.. Что ж не разбудили?
– Без четверти шесть уже, – ответила Прасковья.
– Да я вот пришел, как узнал, что у вас гости побывали, – поддерживая его за локоть, добродушно отозвался отец Сергий. – Прасковья мне рассказала, и как служба закончилась, я сразу прибежал. Просил, чтоб не будила, чтоб вы, владыка Серафим, отдохнули. Прасковья вот меня и вареньем угостила…
– Идемте, идемте, дорогой! – встрепенулся митрополит. – Нам надо с вами кое-что обсудить. Прасковья, ты чай ко мне в комнату принеси, мы там посидим.
– Хорошо, батюшка!
Они прошли в комнату и сели у письменного стола. Прасковья принесла стаканы с чаем, поставила блюдце с вареньем.
– Владыка Серафим, – с тревогой спросил отец Сергий, – чего хотели от вас утрешние гости?
– Приходил некий Константинов из НКВД, и с ним еще двое супостатов. Якобы по делу отца Иннокентия, да обыск у меня учинили. Я вчера написал письмо с просьбой одуматься и требованием отпустить отца Иннокентия. Это письмо они и забрали, хотя адресовано оно было руководству страны.
– Господи, помилуй! – ужаснулся отец Сергий. – Это плохо… Прежде чем прийти к вам, я разговаривал с отцом Алексием, и он сказал – многие склоняются к тому, что вам необходимо уехать. И я лично очень вас прошу: чтобы сохранить свою жизнь, вы должны отбыть в Москву.
– Да, я знаю, мы уже об этом говорили… – задумчиво сказал владыка. – Однако считал, что еще успею сделать здесь кое-какие дела.
– Вы и так много сделали и делаете. Оставаться дольше очень опасно! Они видят в вас угрозу для себя и наверняка захотят, чтоб вы замолчали. Вы и так прошли множество испытаний. В вашем почтенном возрасте надо поберечься…
– Так вы считаете, мне надо уезжать?.. Когда же? И потом, они забрали письмо… и думаю, будут искать меня.
– Вы должны уехать самое позднее послезавтра. А чтобы вас отыскать, им понадобится много времени: ведь только я и отец Алексий будем знать, где вы! Когда все немного успокоится, мы сообщим отцу Владимиру в Москву, чтоб он смог вас навестить. С вами поедут Вера и Севастиана из Воскресенского Феодоровского монастыря. Вы их хорошо знаете, эти келейницы помогали вам много лет!
– Как же, знаю, они мои верные помощницы… Вижу, что вы, мои хорошие, всё продумали. Спасибо вам за заботу и тревоги!.. В Москве мне есть где жить, там же мои дочери. Остановлюсь у них, дабы вас не обременять.
– Владыка Серафим, мы считаем, что надо остановиться не у родни, – осторожно возразил отец Сергий. – А то, не дай Господь, еще и их эта власть привлечет. Да и найти вас там будет легче. А когда все успокоится, то можно и к дочерям переехать.
– Да, пожалуй, вы правы! Эти же ни перед чем не остановятся… Правильнее будет снять жилье в Подмосковье. Однако я хотел бы вас попросить, чтобы вы забрали и сохранили вот эти три иконы, которые я написал здесь.
– Владыка, за это можете не тревожиться. Мы сохраним их в соборе. Прихожане должны лицезреть эту красоту, наполненную подлинной духовной силой…
– Очень лестно такое суждение о моих трудах, – улыбнулся митрополит. – Я и вправду писал их на особом душевном подъеме. Любуюсь на них и хочу, чтоб они людям служили да по душе пришлись!
– Что ж, владыка… припозднился я у вас. Почитай, третий час в гостях. Пойду до дому, а вы собирайтесь потихоньку, – серьезно произнес отец Сергий. – Завтра Вера придет и поможет, а Прасковья пусть позаботится, чтоб на первое время у вас лекарства были.
– Хорошо, завтра я ее отправлю, – согласился митрополит. – Спасибо вам, отец Сергий, за поддержку и участие! Да хранит вас Господь!
Он проводил гостя до дверей и, возвращаясь в комнату, сказал Прасковье, что завтра необходимо будет сходить к врачу и взять нужные снадобья в дорогу.
– Батюшка, а вы никак уезжаете? – встревожилась келейница.
– Да, мне придется на какое-то время уехать.
– А кто же будет вам помогать, батюшка?.. Мы с Дашей могли бы с вами поехать!
– Нет, милая, при мне Вера и Севастиана будут. Они уже ездили со мной, незачем вас обременять…
– Ну и ладно! – Было заметно, что сестра Прасковья обиделась.
Владыка Серафим прошел в свою комнату и, сев за стол, стал разбирать свои рукописи, пробегая их глазами и складывая в разные стопки.
* * *
Митрополит сидел у окна своей комнатки и смотрел на снежную метель на улице. Казалось, этот пронизывающий до костей ветер сейчас ворвется в жилище и все окажутся во власти февральской пурги.
– Батюшка, не холодно вам? – заглянула в дверь сестра Севастиана.
– Нет-нет, милая… тепло, хорошо! – спокойно ответил владыка Серафим.
– Но я все равно три полешка подкинула… Может, вам чайку согреть?
– Вот ты негодница какая. Дрова-то экономить надо! – он улыбнулся и продолжил: – Чаю немного погодя выпью!
– Хорошо, батюшка, позовете тогда, – кивнула Севастиана.
А владыка Серафим посмотрел в окно и опять окунулся в размышления: «Уже конец февраля. Скоро весна. А что такое весна?.. Весна дарована Господом как рождение. С ее приходом душа каждого человека радуется и поет. Вот и эта метель пройдет… через каких-то пять дней март, а это уже весна!»
Прошло уже три месяца после переезда владыки в поселок Малаховка, что под Москвой.
«Три месяца! – с печалью рассуждал про себя митрополит. – А я по-прежнему никак не могу закончить свою книгу, тяжкие думы мешают сосредоточиться. Да и здоровье шалит и все чаще подводит. Все труднее становится передвигаться, и эта проклятая одышка замучила совсем… Одно мне радостно: силы есть читать и писать. Надо обязательно собраться с мыслями и закончить рукопись… Дай, Господи, силы!»
Он перекрестился.
– Батюшка, к вам гости! – заглянула в комнату Севастиана.
В комнату вошли два священнослужителя, и владыка Серафим поднялся из кресла навстречу им.
– Дорогие мои! Рад, очень рад вас видеть! – воскликнул он и обнялся с каждым из гостей.
– Приехали, владыка, узнать: как вы тут живете?.. Как здоровье?.. – сев на стул, начал разговор отец Сергий. – Ну и о новостях поведать, что да как у нас в Ленинграде. От прихожан наших передаем низкий поклон! И сестре Севастиане отдали гостинцы, которые люди собрали для вас.
– Севастиана, надо бы накормить гостей! – сказал митрополит, указав рукой на стол. Потом, взяв табурет, поставил его у стола, уселся и продолжил: – Никак привыкнуть не могу, да и не хочу называть город Петра именем бесовским! Так что буду называть его по старинке – Петербургом.
Сестра Севастиана быстро накрывала на стол, пока три умудренных жизнью священника вели беседу. Она отметила для себя, как повеселел владыка, как он оживленно участвовал в разговоре, а потом еще что-то рассказывал гостям.
– Прошу к столу! – пригласила Севастиана.
– Вот умница, так быстро угощение нам приготовила! – с улыбкой сказал владыка Серафим.
За трапезой отец Михаил спросил:
– Владыка, а как вы отнеслись к предложению отца Владимира?
– Конечно же, согласился! Но мне надо быть уверенным, – заметил митрополит, – что если я раз или два в полгода буду помогать или участвовать в Божественных литургиях, то никто из духовенства не пострадает. А в остальном – я готов и хочу послужить Господу нашему и с прихожанами пообщаться.
– Отец Владимир сообщил нам, что хочет провести несколько служб и чтобы вы присутствовали… Он говорит – и мы с ним согласны, – что, увидев вас, прихожане обрадуются и воспрянут духом, – поддержал разговор отец Сергий. – Вот мы и приехали вам сказать, что обстановка разрядилась и интерес со стороны НКВД утих. Временный патриарший Синод принял решение: если здоровье вам позволяет, следует вам, владыка, участвовать в службах. Потому как одно ваше присутствие вселяет в людей надежду. А уж проповеди ваши…
– Спасибо вам за добрые вести! – радостно произнес митрополит. – Но вы же понимаете, дорогие мои… Молчать не смогу, глядя на произвол, и подстраиваться под них не буду!
– Владыка, все это прекрасно понимают… Однако просят хоть малую толику беречь себя. Правда – она часто нелицеприятна, а власть нынешняя не терпит неугодных. Все мы, всё духовенство молимся за вас!
– Да хранит вас Господь! Надеюсь и верю, что Отец наш Небесный не оставит Россию и поможет вернуть ее на путь веры православной… – И владыка Серафим осенил себя крестным знамением, глядя на большой образ Спасителя.
Священнослужители тоже встали и, трижды поклонившись иконе, перекрестились.
– А сейчас, мои дорогие, я покажу вам, что закончил месяц назад! – сказал владыка и вышел из комнаты.
Через минуту он вернулся с холстом, на котором был изображен библейский сюжет. Он аккуратно поставил картину на стул и обратился к гостям:
– Что скажете?
– Господи… Какая прелесть! – отец Сергий восторженно перекрестился.
– Это просто чудо! Какие краски… Какая душа в холсте… – сказал отец Михаил.
– Я рад, что вам пришлось по душе, – лицо владыки озарилось светом. – Значит, и людям понравится!
– Владыка, как же такое может не понравиться? Обязательно творение это должно быть в соборе или монастыре… А в каком уж, вы сами определите!
– Какое чудо! Владыка, вы свою душу в каждый мазок кисти вложили! – восхищался отец Михаил.
– С душой писал, – улыбнулся митрополит, – а иначе не получилось бы!
Через час гости ушли, взяв с него обещание: если Господь подарит вдохновение, то владыка напишет для их собора икону.
Митрополит сел на кровать и долго смотрел на картину… Она действительно удалась и нравилась ему самому.
Память вернула его на много лет назад…
Он вспомнил первые годы священства, после того как оставил армию. Как вместе с женой Натальей преодолевал разрыв с привычной жизнью военной «аристократии» и входил в незнакомый, непонятный мир духовенства. Как потом, после смерти жены, остался с четырьмя дочками, и только вера не дала ему упасть и погибнуть…
Вспоминая о прожитых годах, владыка Серафим вдруг пришел к тому, что надо завтра отправить Севастиану или Веру к отцу Владимиру, чтобы узнать, когда приходить на службу. Он встал с кровати, подошел к углу комнаты, где на полке стояла икона Спасителя, перекрестился и негромко проговорил:
– Прости, Господи! Дай силы, Господи, послужить тебе! Благослови, Господи!
* * *
В заботах и трудах о Церкви и православной вере минули еще два года.
Митрополит привык к жизни под Москвой. Постоянные его помощницы – сестры Вера и Севастиана – заботились о нем и облегчали быт. Иногда они прогуливались по парку или долго сидели на скамье, и владыка рассказывал им историю своей жизни.
Ему удалось за два года принять участие в пяти Божественных литургиях и прочесть прихожанам свои проповеди. Часто его навещал отец Владимир, который всегда радовался, если митрополит приходил к службе. Много времени владыка Серафим проводил за написанием духовных трактатов, музыки и картин.
Но особенно счастлив был, когда приходила внучка Варвара.
Она всегда живо интересовалась, как живет дед, чем занимается и что пишет. А он, в свою очередь, объяснял девочке, как следует читать Библию, на что обратить внимание в каждой главе Священного Писания.
Часто они допоздна разговаривали о том, чем сейчас живет молодое поколение и почему отдаляется от веры. Владыка Серафим не скрывал от внучки свою нелюбовь к советской власти и считал, что Церковь не должна идти у нее на поводу.
– Дедушка, но почему все утверждают, что вера в Бога не нужна? – спрашивала Варвара.
– Утверждают такое те, кто продался новой власти, которая убила помазанника Божьего и всю его семью!.. А Россия все равно вернется к вере, по-другому быть не может. Ты посмотри, внучка: старшее поколение приходит в храм и общается с Господом, просит его о милости и помощи. Господь наш милосердный, он никогда не оставит Русь-матушку. Просто на данном временном отрезке он ниспослал нам испытания, через которые надо пройти.
– Дедушка, но и среди молодежи много хороших людей! – горячо убеждала Варя. – Да, они не верят в Бога, но они верят в светлое будущее, в коммунизм!
– Без веры, внучка, ничего хорошего не построить, Душа каждого человека тоскует, когда ей запрещают говорить с Господом. А их с детства учат безверию!
– Хорошо, дедушка, ты только не нервничай так… А то мне матушки рассказали, как тебе во время проповеди в храме плохо стало и ты чуть не упал. А я так за тебя волнуюсь, дедушка! – и Варвара обняла его, прижавшись к плечу.
Так, день за днем, вечер за вечером проходили месяцы. Болезни владыки Серафима то обострялись, то отпускали, и тогда он снова окунался в свои труды.
В один из дней осени 1937 года владыка сильно захворал. Иногда боль заставляла стонать, двигаться было настолько мучительно, что митрополит, едва шевельнувшись, громко начинал повторять молитву. Сестры Севастиана и Вера всегда были рядом. Без их помощи ему не удавалось встать. Лекарства помогали слабо, а иной раз владыка и отказывался их принимать. И только хитроумные уговоры сестер заставляли митрополита поддерживать свое здоровье.
– Батюшка, там какая-то машина приехала и люди, – наклонившись к кровати, шепнула Вера.
– Машина, говоришь? – владыке даже говорить было тяжело.
– Да, батюшка! Машина, и люди в ней. Я в окошко видела…
В дверь постучали.
Дверь открыла Севастиана, и в дом вошли четыре человека в грязных сапогах. В глазах сестер зажглась тревога.
– Нам нужен Чичагов Леонид Михайлович! – громко сказал военный, первым зашедший в комнату.
– Верочка, ну-ка, подсоби-ка мне приподняться, – попросил митрополит, поднимаясь, опершись на локти.
Вера быстро помогла ему сесть на кровати, и в ту же минуту ее грубо отстранили.
– Чичагов Леонид Михайлович?
– Да, это я, – тяжело дыша, ответил владыка Серафим.
– Вы арестованы! Одевайтесь!
– Да вы что, с ума сошли?! Батюшка болен, сильно болен! – вмешалась в разговор Вера.
– Булыжников! Убери ее отсюда! – дал команду старший военный.
– Есть! – ответил один из сопровождавших, схватил Веру за руку и стал выталкивать из комнаты.
– Верочка, не бойся! Собери-ка мои вещи… Не ругайся с ними, – сказал владыка Серафим.
– Это разумно, – согласился главный из «гостей».
– Извините, вас как зовут? – кротко спросил митрополит.
– Реденс Станислав Францевич, комиссар государственной безопасности! – официально представился старший военный.
– Станислав Францевич, буду вам много признателен, если ваши люди помогут мне одеться, так как мне без помощи не осилить. Стар стал и немощен…
– Вы что, издеваетесь?! Мне рассказывали, что вы опытный враг! – Взгляд Реденса был наполнен ненавистью.
– Ни в коей мере. Я не издеваюсь, просто прошу. Мне тяжело двигаться, водянка совсем замучила.
– Одевайтесь! Ни я, ни мои люди вам прислуживать не будут!
– Что ж, на всё воля Божия… Спаси, Господи! – спокойно сказал митрополит и попробовал встать на ноги.
– Бросьте вы этот церковный спектакль! В него давно никто не верит, а вы всё продолжаете молитвы возносить! Лучше сразу скажите: что замышляли здесь со своими гостями, которые приезжали к вам?..
Владыка Серафим смог простоять на ногах меньше минуты и обессиленно повалился на кровать. На лбу выступили капельки пота, и он застонал.
– Я вам еще раз повторяю – одевайтесь и прекратите это представление!
– Вы люди или звери?! – закричала Севастиана и хотела войти в комнату.
Дорогу ей преградил один из сотрудников НКВД и, грубо ее оттолкнув, крикнул:
– Пошла отсюда!
– Ах ты, ирод! – воскликнула Севастиана, ударив его в грудь, и попыталась протиснуться в комнату.
Тот опять ее оттолкнул и, выхватив из кобуры пистолет, закричал:
– А ну пошла! Пристрелю гадину!
Женщина рухнула на стул и заплакала. Вера подала ей стакан воды и села за стол на кухне.
– Я вам еще раз повторяю – одевайтесь! – продолжал Реденс. – Без вас мы отсюда не уйдем!
– Вы же видите, товарищ офицер, я не могу. Ноги ослабли, я плохо себя чувствую.
– Ну-ка, посадите его на кровати! – Реденс дал команду своим подчиненным.
Митрополита приподняли за плечи и помогли сесть. Владыка Серафим с трудом дышал, веки стали тяжелыми, голова кружилась.
– Я так понимаю, вы не хотите добровольно проследовать с нами? – злобно спросил Реденс.
– Господи, на тебя одного уповаю. Дай разум этому человеку, – негромко произнес митрополит.
– Так… Этот враг народа, прикрываясь болезнью, хочет избежать суда! Вызовите сюда медиков! Я этого не допущу! Тюрьма вылечит вас быстро!
– Господи, помилуй. Спаси и осени нас, Боже, Твоею благодатью! Неужели вы, взрослый человек, офицер, считаете, что восьмидесятилетний старик будет притворяться больным, дабы чего-то избежать?
– Мне плевать, сколько вам лет! Вы враг, и ваше место в тюрьме… а лучше бы вообще к стенке! – ответил Реденс и, повернувшись к подчиненным, продолжил: – Медиков вызвали?
– Так точно, едут!
Через полчаса приехала машина скорой помощи. Зашедшие в комнату врач и медсестра стали быстро готовить необходимые растворы для инъекций.
– Я комиссар Реденс! Необходимо сделать так, чтобы этот старик смог поехать с нами! – обратился он к врачу.
– Этого я вам обещать не могу! – ответил тот, делая укол митрополиту.
– Что-о-о?! Вы меня плохо слышали? – схватив врача за ворот, заорал Реденс.
– Успокойтесь, я всё слышал. Вы мешаете мне выполнять мою работу, а этот пациент очень болен, – спокойно ответил тот и, оторвав руку комиссара от воротника, продолжил вводить лекарство.
– Мне плевать, какое у него состояние! Важно, чтобы он стоял на ногах! – не унимался Реденс.
Проведя небольшую диагностику и сделав две инъекции, врач покачал головой.
– Всё, что можно и нужно, я сделал, но пациенту сейчас нужен покой. Иначе мы его потеряем, – заключил он и, сев за стол и достав рецептурные бланки, стал писать.
– Какой «покой»?! Я вас спрашиваю, может старик стоять на ногах?
– Однозначно нет. Извините, он и сидеть пока не сможет, только лежать, – посмотрев на комиссара и оторвавшись от записей, сказал доктор.
– Так… а носилки у вас есть?!
– Носилки? Есть, в машине. А что?..
– Значит, поедет в тюрьму на носилках. Булыжников! – позвал Реденс.
– Да вы что?.. Так же нельзя! Он умрет без постоянного присмотра! – запротестовал врач.
– Тихо! Тебе что, врага народа жалко?! А то у нас места много, для присмотра и тебе камеру найдем!
– Товарищ комиссар, я здесь! – отозвался сотрудник, которого звал Реденс.
– Булыжников, возьми еще подмогу и принесите носилки из машины медиков! Понесем на носилках!
– Понял, есть!
Спустя минут пятнадцать, под тихое негодование и ропот соседей на улице, владыку Серафима на носилках погрузили в машину. Он слышал, как Севастиана и Вера кричали и пытались последовать за ним.
– Поехали! Да давите их! Поехали, сказал! – командовал Реденс.
И машины, медленно раздвигая собравшихся людей, двинулись в сторону Московского шоссе…
– Эй, дядя! Ты вообще живой там? – сквозь тяжелый сон услышал митрополит.
Открыв глаза, он осмотрелся. В небольшой, покрытой по стенам плесенью камере их было трое. Какой-то парень лет двадцати – двадцати пяти и взрослый мужчина. Лица второго сокамерника он не видел, и определить его возраст не мог.
– Дядя, мы уж подумали, что ты ноги протянул! – громко и насмешливо воскликнул молодой.
– Сынок, я тебе в дедушки гожусь, а ты хамовато разговариваешь. Да и слова мне непонятные, – спокойно ответил владыка Серафим.
– Ты что, дед?! Ты, случаем, не учитель?! А то я их со школы не терплю! – встав с нар и направляясь к нему, процедил парень.
– А ну сядь! Сядь, сказал, быть блатная! – грубо и резко вмешался мужчина.
Молодой остановился, потом вернулся и сел на нары.
Мужчина приблизился к митрополиту. Только теперь тот мог рассмотреть его. Это был мужчина лет сорока пяти, одетый в военную форму, но без ремня. Было понятно, что его арестовали не так давно. Он присел на нары, где лежал владыка.
– Я полковник Саблин, Андрей Игнатьевич, – представился мужчина и слегка пожал митрополиту руку.
– А, чувствуется офицерская твердость… Вы уж простите меня, милейший, что встать не могу и представиться, болезнь берет свое. Я митрополит Серафим, а в миру – Чичагов Леонид Михайлович.
– Неужели?.. – лицо Саблина дрогнуло. – Слышал, слышал о вас. Вы же один из самых влиятельных людей церкви!
– Ну, вы хватили, милейший, – со слабой улыбкой произнес владыка. – Я обычный человек, просто истинно верю в Господа нашего милосердного, а тот, кто верит истинно, того Бог бережет!
Саблин тоже улыбнулся и сказал:
– Да уж, отец митрополит, в вашем положении это даже смешно как-то звучит. Вы же не дома в кресле-качалке сидите, а в тюремной камере, сырой да вонючей… Для меня, атеиста, это показатель – как он бережет.
– Как же вам объяснить, дорогой мой?.. Истинная вера – это не обмен дашь на дашь. Ты можешь всю жизнь идти сквозь страдания и испытания, и порой сил уж нет, и хочется самому наложить руки и закончить это… Но в какой-то момент в душе оживает надежда, и ты опять идешь дальше. Да еще не просто идешь, а и другим помочь стараешься, у кого духа не хватает. Вот помолишься – и силы берутся на дальнейший путь.
– Мне, думаю, этого не понять, – задумчиво проговорил Саблин. – Вы лучше скажите, чем вам помочь?
– Благодарствую… Если вас не затруднит, приподнимите меня, чтоб сесть. Только вот облокотиться не на что…
– Эй, ты, Бублик, кинь сюда мою шинель! – обратился Саблин к парню.
Тот подал Саблину шинель, и офицер скатал ее. Потом он помог сесть митрополиту и подложил полученный валик под спину.
– Вот спасибо, добрый человек. Я чуть-чуть посижу и отдам вам шинель, – сказал владыка Серафим и слегка пожал Саблину руку.
– Да ничего, вы за меня не переживайте, я же военный. Сколько хотите, столько и пользуйтесь, тем паче ночью в камере холодно.
– Благодарю вас, душевный вы человек. Я ведь тоже офицером был много лет назад, в царской армии еще. Это уж потом судьба привела меня к вере.
– Вот собралась компания: один офицер, враг народа, другой святоша-антисоветчик! – громко сказал парень.
– А ну, рот закрой, Бублик! А то прямо здесь в армию служить приму! – в голосе Саблина прозвучала угроза.
– Не злитесь, дорогой мой, – кротко сказал митрополит, – он еще слишком молод, чтоб осознать всю меру страдания. Юноше же кажется, что жизнь впереди, что смерть еще так далеко. Вы, молодой человек, и не теряли никого из близких, наверное? – спросил отец Серафим.
– А вам зачем знать?! Терял – не терял, жил – не жил? Мне эти ваши мысли и рассуждения ни к чему! – резко ответил тот.
– Оно и понятно, что нынче вам ни к чему… А вот взяли бы да почитали Библию, помолились.
– Оно мне надо?! – злобно оскалился парень.
– Тебе, Бублик, в этой жизни, кроме чужих карманов, ничего не надо! – вмешался в разговор Саблин.
В это время открылась дверь камеры, и вошли три солдата.
– Саблин Андрей Игнатьевич, на выход! – громко сказал один из них.
– Куда?! – встав, спокойно спросил офицер.
– Сейчас узнаешь! На выход, сказано! – грубо ответил второй.
Саблин вышел из камеры, конвоиры последовали за ним. Отец Серафим негромко стал молиться, беседуя мысленно с Господом. В молитвах он просил не за себя, а за тех, с кем оказался в камере. «Жаль, водички святой с собой не взял…» – подумал владыка.
Время шло медленно, а так как в камере не было окна, невозможно было понять, утро сейчас или ночь. Постоянный полумрак заставлял бояться дневного света, потому что глаза, привыкшие к темноте, на время слепли и болели.
Прошло довольно много времени. Саблин не возвращался.
– Что-то долго не возвращается наш офицер. Молодой человек, вы спите? – спросил митрополит.
– Чего тебе, дед? – отозвался тот.
– А почему вас Бубликом называют?
– Слышь, дед, я для тебя не Бублик, ты понял?! – резко ответил парень и вскочил с нар.
– Что вы, не обижайтесь! Я же просто узнать… Вы бы хоть представились, а то и неизвестно, с кем сидеть довелось.
– Дедуля, я тебе серьезно говорю, ты свои интеллигентские вопросики и речи брось! Понял?! А шинельку-то отдай! – и он выдернул шинель из-под спины владыки Серафима.
– Что же вы делаете, молодой человек?.. И вещь эта не ваша!
– Молчи, говорю, святоша! – парень с яростью замахнулся.
Митрополит закрыл глаза, ожидая удара по лицу.
– То-то! А то учить надумал! – сокамерник накинул на плечи шинель.
Владыка попытался привстать, но слабость в ногах и теле не давала этого сделать.
– Господи, спаси и сохрани! Дай силы, Господи! – негромко стал молиться митрополит.
– Заткнись! А то я сейчас встану и закрою тебе рот! – закричал парень.
Владыка Серафим перекрестился и, собрав силы, повернулся на бок.
Спустя некоторое время дверь камеры открылась, и двое солдат заволокли нещадно избитого Саблина. Втащив его за руки, они бросили его на пол и ушли.
Митрополит хотел подняться, чтоб помочь, но не мог. Саблин стонал.
– Господи, помилуй! Спаси и сохрани нас, Боже, твоею благодатью! Дай силы, Господи, преодолеть всё! Господи, помилуй! Господи, спаси… – повторял владыка, осеняя себя крестом.
Декабрьский мороз делал свое дело, и в камере становилось холодно. Владыка Серафим видел, что лежащий на полу Саблин стал дрожать. Подняться на нары он не мог. В избитом человеке с трудом можно было узнать того крепкого мужчину, который вышел из камеры… Он открыл глаза.
– Как дела, отец митрополит? – сплевывая кровь, тихо спросил Саблин.
– Дорогой мой, за что они так?.. На вас же живого места нет!
– А… говорят, «враг народа». Кто-то донес, будто я критиковал политику руководства страны, – сквозь стоны ответил Саблин.
– Ничего святого у этих людей! Извините, не по силам мне помочь вам подняться. Я вижу, вы дрожите.
Но офицер его не слышал, снова потеряв сознание.
– Молодой человек! – позвал владыка Серафим.
– Чего?! – нехотя отозвался молодой сокамерник.
– Я бы попросил вас… Помогите ему или укройте шинелью. В конце концов, это же его шинель!
– Что? Дед, ты умом тронулся?! Ему недолго осталось, кончится скоро, а ежели сегодня не сдохнет, то завтра добьют!
– Господи, сколько в вас черной злобы! – простонал владыка. – Почему так ожесточены, в таком-то юном возрасте?.. Вы же не живете, вы страдаете и несете только зло!
– Я тебе сказал: заткнись! Я тебя терпеть не собираюсь, святоша! – парень подскочил к лежащему митрополиту.
– Я вас не боюсь, молодой человек. Я взываю вас к вашей совести! – спокойно произнес владыка Серафим.
В этот момент парень схватил митрополита за ворот одежды и потянул, приподнимая.
– С каким бы удовольствием я пошарил бы в твоем доме! Наверняка золотишко имеется! – продолжая тянуть митрополита вверх, шипел сокамерник.
– Как-к вам… не стыдно?.. Что вы дела-е…те?! Образумьтесь! – уже хрипел владыка Серафим.
– А, страшно?! А где же бог твой?! Самое время ему появиться! – с довольной ухмылкой сказал парень и с силой ударил владыку о нары. После чего пошел к своему месту, переступив через лежащего.
Митрополит посмотрел на Саблина, который скрючился на полу и дрожал.
– Господи, не остави нас… Прости прегрешения наши… Спаси и сохрани нас Твоею благодатью, – шептал владыка и, собрав силы, поднялся и сел на нарах. Слегка отдышавшись, он осторожно спустился на пол, на руках и коленях сумев подобраться к Саблину.
– Андрей Игнатьевич, как вы чувствуете себя? – негромко спросил он.
– А, это вы, отец митрополит… Ребра все сломали, суки! И три зуба выбили, сволочи, – сквозь стоны ответил Саблин.
– Вы замерзнете на полу, на нары бы надо.
– Да, пробирает морозец-то… Силенок только нет, а вы мне точно не помощник.
– Это вы правильно заметили, толку от меня никакого…
– Мы с вами, отец Серафим, можем только по полу перекатываться, туда-сюда, туда-сюда! – Саблин с трудом растянул разбитые в кровь губы в подобии улыбки.
– Вот, мил человек, словно шарики! – и оба рассмеялись.
Митрополит лег рядом с Саблиным на полу, и они забылись сном, прижавшись друг к другу. Им и вправду стало теплее.
Владыка проснулся и удивился, что лежит на своих нарах, укрытый шинелью офицера. В дальнем углу камеры по стойке «смирно» стоял их молодой сокамерник, а рядом с ним, держась за живот и хромая, вышагивал Саблин. Митрополит прислушался к их диалогу.
– Итак, товарищ Бублик, повторяю последний раз! Если еще раз ты оскорбишь этого святого человека, то я засуну твою голову куда?
– Я понял, – еле слышно сказал парень.
– Я не слышал. Куда?
– В жопу, – вздыхая, ответил тот.
– Правильно, товарищ Бублик! Твою голову в твою задницу. Ты только представь, Бублик, как тебе для этого придется свернуться! Но ты не переживай, я тебе помогу. Ты понял меня, Бублик?..
– Понял… – парень не поднимал головы.
– И боже тебя упаси, Бублик, еще раз прикоснуться к моей шинели. Что тебя ждет за это?
– Я понял.
– Не слышу! Что ждет за это?! – Саблин остановился совсем рядом с с собеседником.
– Моя голова будет в моей жопе…
– Правильно. И поверь мне, Бублик, я не шучу! И учись разговаривать нормально, человеческим языком, а не этим блатным жаргоном! Здесь с тобой, между прочим, интеллигентные люди сидят, воспитанные и много знающие. Понял?
– Ага.
– Никак, Андрей Игнатьевич, вы решили воспитанием заняться? – улыбаясь, обратился владыка к Саблину.
– А, отец митрополит, вы проснулись? Да, тут малость к порядку некоторых решил призвать! – ответил офицер и, присев на нары рядом, продолжил: – Спасибо вам, митрополит Серафим, от души спасибо! Честно говоря, никак не ожидал, что со мной на сыром полу спать будете. Если бы не вы, околел бы, наверное, от холода.
– Ну что вы! Мы же с вами понимаем, что люди должны помогать друг другу. У меня к вам просьба есть.
– Да, слушаю вас.
– Вы уж называйте меня попроще, а то «митрополит» уж больно официально. Можно «отец Серафим», а можно «батюшка», меня так прихожане звали.
– Хорошо… митрополит.
В это время дверь камеры открылась, и вошли трое солдат. Потом они расступились, и в камеру шагнул Реденс.
В камере воцарилась тишина, только комиссар тяжелыми шагами прошел по камере и пристально посмотрел в глаза Саблину и Бублику. Затем он приблизился к нарам, где лежал митрополит.
– Ну что, поговорим, Леонид Михайлович?! – присев рядом, спросил Реденс.
– Здравствуйте, Станислав Францевич, – негромко ответил владыка Серафим. – Давайте поговорим. Извините, встать не могу.
– Этих двоих убрать отсюда! – дал команду Реденс.
– Саблин! Бубликов! На выход! – громко сказал один из солдат.
Офицер и парень вышли из камеры вместе с конвойными.
– Простите, как фамилия того юноши? – спросил митрополит.
– Бубликов. А что?
– Нет, ничего… просто теперь понятно, почему Бубликом зовут. Так о чем вы хотели со мной поговорить?
– Вы же понимаете, что у вас нет выбора, – холодно глядя на митрополита, заявил Реденс. – За антисоветскую пропаганду, которую вы вели на своих проповедях, вам дадут десять лет или расстрел! При вашем возрасте и здоровье любой срок – это смертный приговор.
– Да уж, незавидные перспективы у меня, – согласился владыка Серафим. – Даже интересно: есть ли выход из этой дурной ситуации?
– Выход есть. Учитывая ваше влияние на духовенство, вы бы могли официально заявить, что церковь – это обман, который придумали, чтобы контролировать массы людей! А я со своей стороны, уполномочен довести до вас, что после такого заявления вас немедленно отпустят домой.
– Да… такое предложение можно делать иудам, готовым ради своей жизни предать Господа нашего и веру святую!
– Да бросьте вы этот бред! Даже дети, и те знают, что Бога нет. Слышите – нет!
– Это вы так считаете! А многие люди веруют в Господа нашего и приходят в храмы, и молятся, прося помощи и защиты.
– Да они приходят в церковь, потому что больны вашими бредовыми мыслями. Еще с царского времени отойти не могут. Но ничего, молодежь уже все больше атеисты, а комсомольцы верят только в светлое будущее!
– Я вам так скажу: светлого будущего не будет без веры. Вера – это духовность, а безверие – мертвая жизнь, которая закончится тьмой. Нельзя без веры, нельзя без души. И только истинная вера нас спасет.
– Вы старый человек, и я не пойму: то ли вы специально делаете вид, что не понимаете всю серьезность положения, то ли вы действительно готовы умереть в сырой вонючей камере?
– Думаю, что вам не понять, – с сожалением произнес митрополит. – Смертью меня не испугать, я прожил жизнь и видел много страданий. Это уже третий арест, а в предыдущей ссылке мне делали много похожих предложений. Предать Господа… что может быть хуже? Для меня такое неприемлемо! Я готов умереть с верой в душе!
– Ой-ой-ой! Какие мы отважные… Но думаю, вы немного недооценили меня. Раз мне поставили задачу уговорить вас, то я вас вразумлю любым способом… Бурцев! – встав с нар, крикнул Реденс.
Дверь открылась, и вошел один из солдат.
– Бурцев, ну-ка давай тех двоих! – обратился Реденс к солдату.
Тот вышел, и через две минуты в камеру ввели Саблина и Бублика.
– Так вот, товарищи арестованные… Если завтра этот старик не откажется от своей лживой, одурманивающей людей веры, то готовьтесь к стенке!
– Реденс, что вы творите?! Они в нашем споре не виноваты! Вы не посмеете! Это бесчеловечно! – слегка приподнявшись на локтях, воскликнул митрополит.
– Так, может, вы своего Бога попросите?! Время пока есть! – смеясь, произнес комиссар и вышел вместе с сопровождающими из камеры.
Саблин и Бублик молча смотрели на владыку Серафима. А он отвернулся к стене и задумался. Никто не проронил и слова. Гнетущая тюремная тишина и ожидание неизвестности завтра заставляли всех обитателей камеры молчать и думать.
Разговаривать не хотелось. С тяжелыми мыслями митрополит задремал.
– Дедушка, дедуля, – парень тихонько трогал его за плечо.
– Что тебе? – пробудившись, спросил владыка Серафим.
– Пока этот спит, – Бублик показал на нары Саблина, – я… это… поговорить хотел.
– Давай поговорим, – шепотом ответил митрополит, повернувшись к собеседнику.
– Я чего хотел-то, дедуля… ты это… ну того, сам понимаешь, – запинаясь, шелестел парень.
– Ничего не понимаю. Ты, сынок, либо говори нормально, либо вообще молчи. О чем хотел сказать-то?
– Ну, дед, чего ты такой непонятливый? Жить мне охота!
– А, ты об этом… Так жить, сынок, всем хочется. И тебе, и мне, и ему, – митрополит кивнул в сторону Саблина.
– Дедуля, ты же слышал, что этот сказал. Если ты не отступишься, расстреляет всех к едрене фене!
– Испугался? – владыка Серафим погладил парня по руке. – Не бойся, молиться надо. Господь поможет.
– Я тебя прошу, дед, пожалей! Ну откажись ты, а потом опять это… поверишь.
– Ну, сынок, ты сказал! Видно, шибко страшно тебе стало. Однако ты пойми…
– Ничего я понимать не хочу! Я жить хочу… Я еще и не пожил толком! – уже в полный голос сорвался Бублик.
– Тише, тише! Что ты кричишь? Человека разбудишь, – держа его за руку, негромко говорил владыка Серафим.
– Ты что, дедуля, не понимаешь?! Нас же всех, всех троих порешат! Откажись, дедуля, откажись! – парень с яростью схватил митрополита за одежду.
– Сынок, сынок, отпусти… Пусти, задушишь! – владыка пытался оторвать руки Бублика от своей одежды.
– Задушу?! А что, это тоже идея! И нас тогда в покое оставят! – кричал в истерике парень.
Вдруг он охнул, отпустив митрополита, упал на пол и заскулил. За его спиной стоял Саблин.
– Ты что, паскуда?! Я тебя сколько раз предупреждал! А ну уполз отсюда! – прикрикнул офицер.
– Спасибо вам, Андрей Игнатьевич! А то молодой человек от страха разум потерял, – негромко сказал владыка Серафим.
– Он, тварь этакая, совесть потерял… Он вас-то не ушиб? – присев рядом, поинтересовался Саблин.
– Да ничего, ничего!.. Молодой он еще, вот и боится.
– Ну и ладно, отдыхайте, отец Серафим, – сказал Саблин.
Но митрополит придержал его за руку и спросил:
– Андрей Игнатьевич… а вы как считаете?
– Вы о чем?
– О том, что времени до утра.
– Вы ведь, отец Серафим, по-другому поступить не сможете… Вы же не станете повторять поступок Иуды – предавать Бога?.. Лично я бы перестал вас уважать. Наши судьбы – это капля, это песчинка в океане жизни! А ваше слово и любой поступок отразятся на тысячах, сотнях тысяч людей. И что бы с нами ни случилось, вы не должны идти у них на поводу! Я так считаю.
– Непривычно слышать такие рассуждения от советского командира…
– Ну, рос-то я в семье, где и мать, и отец верили и старались нам эту веру привить. Это уж потом я атеистом стал, потому что зла и смертей насмотрелся. А уж если спросят меня там, – Саблин указал пальцем вверх, – почему я потерял веру… Я отвечу, что столько зла и страданий невинных людей Бог терпеть бы не стал! Такое просто не вытерпеть!.. Поэтому лучше думать, что его нет.
– Вы глубоко душевный человек и веру не потеряли, – медленно, но уверенно проговорил митрополит. – Просто вы видели много страданий и горя, но душа у вас светлая! Я вам очень благодарен за понимание.
– У каждого из нас, батюшка, своя дорога… Однако если она прервется завтра, то я хотел бы попросить вас…
– Да, конечно, слушаю вас, – слегка приподнявшись на локтях и глядя на офицера, ответил владыка.
– Если уж всё… я… хочу, чтоб вы помолились за меня. А впрочем… – Саблин замолчал, опустив голову.
– Андрей Игнатьевич, я всегда буду поминать вас в своих молитвах. Будьте покойны. А вас, в свою очередь, хочу попросить…
– Да, батюшка, слушаю вас.
– Если, даст Бог, останетесь живы, то подите, как будет возможность, в храм и восславьте молитвой Господа нашего, да свечечку поставьте, – погладив Саблина по руке, попросил владыка.
– Вы что, шутите?.. Мне, отец Серафим, отсюда уже не выйти. С такими обвинениями, как у меня, конец один – стенка!
– На всё воля Божья! Верить надо, сынок. Не отчаиваться и верить. Господь милостив.
– Что ж, слово офицера… Останусь жив – приду в храм. Давайте спать, батюшка, а то завтра трудный день, – негромко сказал Саблин и несильно пожал руку владыке.
– Вы идите, ложитесь… а я еще помолюсь, – ответил митрополит.
Утро заявило о себе скрипом открывающейся двери. В камеру вошли два солдата, вслед за ними – Реденс.
– Подъем! – крикнул один из солдат.
Комиссар подошел к нарам, на которых лежал митрополит.
– Доброе утро! – громко сказал Реденс.
– Доброе… если вы его злым не сделаете, – ответил владыка.
– Я?.. Ну, что вы. Надеюсь, вы дадите мне ответ на вчерашнее предложение?
– Конечно же, дам, товарищ комиссар.
– Ну-ну, гражданин Чичагов, какой я вам товарищ?.. Вы для меня враг! Так что у меня с вами один разговор! – грубо сказал Реденс.
– Хорошо, Станислав Францевич… Но я вас врагом не считаю, – негромко заметил владыка.
– Так… хватит любезностей. Итак, граждане враги народа, на чем порешили? – громко спросил Реденс, повернувшись к Саблину и Бублику.
– А нам нечего решать. Отец Серафим сам все решит! – ответил Саблин.
– Что-о-о?! – воскликнул Реденс и ближе подошел к Саблину. – Вы, советский командир… может, вы мне еще скажете, что тоже поверили в Бога?!
– И скажу! – твердо ответил Саблин.
– Это уже интересно! А ну, скажите! – усмехнулся Реденс.
Саблин посмотрел на Бублика, потом на митрополита и, переведя взгляд на комиссара, начал произносить слова молитвы, припоминая нужные слова:
– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь…
– Замолчать! Заткнись! – кричал комиссар.
В это время Бублик упал на колени и стал, крестясь, кричать:
– Господи, помилуй! Господи, спаси! Спаси и сохрани нас!
– Ну-ка закройте им рты! – крикнул Реденс и сильно ударил Саблина кулаком в живот.
Солдаты подбежали и стали избивать офицера и парня.
Комиссар быстро подошел к нарам, на которых лежал митрополит, схватил его за ворот рубахи, приподняв, ударил и закричал:
– Это ты! Это ты, святоша хренов! Ты заставил их поверить! Как?! Как ты это сделал?! – тряся митрополита, злобно хрипел Реденс.
Владыка Серафим хотел что-то ответить, но сильный удар головой о нары заставил его застонать.
– Бросьте их! – крикнул солдатам Реденс.
Они оставили Саблина с Бубликом и подошли к комиссару.
– Осипов! Сходи наверх, скажи капитану Кузнецову, пусть приговор на эту гниду делает… Надо с ним кончать! – срываясь на крик, шипел Реденс.
Один из солдат ответил: «Понял!» – и быстро вышел из камеры.
– У вас есть десять, максимум пятнадцать минут. Подумайте! Еще есть время отказаться от своей бредовой веры…
– Господи, прости. Дай силы, Господи, преодолеть. Прости, Господи, – шептал владыка Серафим.
– Вот упрямый старик! Ты что, не понимаешь, что сейчас умрешь за свою глупую веру?! – кричал Реденс, схватив митрополита за одежду у шеи.
– Зло плещется в вас через край. Но моя вера не глупая, моя вера – это жизнь! Господь каждому воздаст за поступки его! – задыхаясь, говорил владыка Серафим.
– Закрой рот, поганый старик! Именно ты являешься отравой нашего народа! Скажи, что ошибался! Скажи, что вера – это дурман для людей! Я обещаю, тут же отпущу домой! Подумай о семье! – вне себя орал комиссар.
В это время в камеру вернулся уходивший солдат, и с ним явился капитан. В руках у него была бумага, которую он передал Реденсу. Они о чем-то пошептались, и комиссар громко зачитал:
– Постановлением судебной тройки НКВД согласно статье 58 пункт 10 Уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, выражавшуюся в проведении глубоко законспирированной работы среди церковников, ставящей своей целью возрождение монархии, гражданин Чичагов Леонид Михайлович приговаривается к высшей мере наказания – расстрелу!
– О, отец Серафим, вы, оказывается, глубоко законспирированный шпион! – сидя на полу камеры и сплевывая кровь, усмехнулся Саблин.
Комиссар повернулся к конвойным:
– Добавьте товарищу за сарказм!
Солдаты подошли к Саблину и несколько раз ударили его сапогами в грудь и голову. Он застонал и повалился на пол.
– Ну что, поп! Вставай и пошли! Ты дммал, что я шучу?! – говорил комиссар.
– Ни в коем разе не думал, что вы шутите, – отвечал митрополит. – Вы же не в цирке клоуном служите, а в серьезной организации, которая разговаривает только с помощью рук и ног!
– Ты еще издеваешься? Кузнецов, поднимите его! – приказал Реденс.
Капитан и двое солдат подняли владыку, но его ноги были слабы и не держали.
– Господи, помилуй. Господи, прости, – шептал митрополит.
– Товарищ комиссар! Он не стоит на ногах. Что делать нам? – спросил капитан.
Реденс задумался. Потом посмотрел на одного из солдат и сказал:
– Носилки сюда, быстро!
Когда принесли носилки, солдаты грубо переложили на них владыку, и комиссар распорядился:
– Несите! Там у ворот машина, туда его!
Автомобиль остановился у пустыря. Солдаты выгрузили носилки с отцом Серафимом и положили их на снег.
Владыка приподнялся на локтях и посмотрел на пустырь. Метрах в ста был набросан вал свежевырытой земли, а рядом с ним – глубокий ров.
В это время подъехала другая машина, из которой вылезли капитан и комиссар. Они подошли к носилкам, и Реденс спросил:
– Вы не передумали? Еще не поздно всё изменить.
– Я не Иуда, – тихо, но твердо произнес митрополит. – Я всю жизнь нес людям веру. Я служил Господу нашему! А истинная вера – это самоотречение. Зло, которое вы сеете, вернется к вам… и тогда вы поймете, что вы творили!
– Ладно, хватит ваших проповедей! Несите туда! – И комиссар показал рукой, куда нести носилки.
Двое солдат положили их у края рва. Когда они уходили, владыка попросил одного из них:
– Сынок, помоги мне подняться.
Солдат помог, но ноги были совсем слабыми, и митрополит смог встать только на одно колено. Он увидел перед собой трех солдат и чуть в стороне от них комиссара и капитана.
Солдат отошел, оставив его стоять коленопреклоненным. Владыка Серафим поднял голову, глубоко вдохнул морозный декабрьский воздух и, глядя на далекие облака, стал негромко говорить:
– Господи, помилуй! Дай силы, Господи, честно свой крест пронести! Прости их, Господи! Ибо не ведают…
– Вот и все! – сказал Реденс и с довольным видом хлопнул по плечу капитана.
…Он тогда еще не знал, что ровно через три года зло вернется бумерангом. И уже он, Реденс Станислав Францевич, будет просить помощи и кричать от боли в сыром темном подвале, после чего будет расстрелян как шпион и враг народа.
А в 1941 году, поднимая солдат в контратаку, будет смертельно ранен оправданный в 38-м полковник Саблин.
До начала войны Андрей Игнатьевич постоянно будет ходить в храм и поминать митрополита Серафима, который в дни тяжелых испытаний дал ему урок духовной силы и истинной веры.
Забывая о Боге
Сотни раз, забывая о Боге,
Мы его снова просим помочь,
По грехам в кровь избитые ноги
Продолжая неспешно волочь.
Нам бы просто упасть на колени,
И оставить всю ложь за спиной,
И поверить без всяких сомнений,
Что Отец примет всех нас домой.
Примет тех, кто достоин прощенья,
Кто прошел через боль и нужду,
Кто нес веру, сгибаясь в гоненьях,
Кто в лишеньях лелеял мечту.
Кто, других из огня доставая,
Сам сгорал, как свеча на ветру,
Беззащитных собой закрывая,
Умирал одиноко в миру.
Всех, кто жил, теплоту отдавая,
Не испачкав души чернотой,
Он простит, добротой обнимая,
Скажет: «Сын, ты вернулся домой!»
Скажет: «Дочь, ты вернулась домой!»
Шаги в бессмертие
рассказ
Шел июнь 1919 года. Разрываемая на части гражданской войной Россия стонала от рек крови, пролитой на ее просторах. Русская многострадальная земля пропиталась кровью народа. Войска красных и дивизии белогвардейцев вели ожесточенные бои между собой, а разросшиеся до размеров армии банды, прикрывающиеся идеями анархизма и социал-патриотизма, сеяли вокруг разруху, хаос и смерть.
Россия окунулась в страшное время, когда с особой ненавистью и жестокостью русские убивали русских, идеи одних напрочь стирали жизни других, и никто не знал, когда это время закончится.
Армия адмирала Колчака, которая долгое время наступала, освобождая города и сёла от власти большевиков, теперь все чаще отступала. Сказывалась нехватка людей, боеприпасов и продовольствия. Тяжелые бои велись уже на подступах к Уфе.
По улицам старого города бежал юноша в военной форме. Китель его был разорван у плеча, а сапоги, покрытые сухой грязью и пылью, не чищены около двух недель.
Этого молодого человека многие в городе знали. Он был племянником полковника Трубецкого, который командовал обороной Уфы.
Юноша вбежал во двор Воскресенского собора и крикнул:
– Настоятель! Настоятель!
Из собора вышел пожилой мужчина в церковном одеянии.
Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64347467) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке
Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения